У супермаркета есть такие металлические конструкции, над ними — табличка: собака. Имеется в виду — тут место для привязи. Ряд таких металлических штук для великов, а следом — штуки для собак. И вот я курю у входа. Смотрю на привязанную собаку. Дворняга. Классическая. Желто-серая. Отсылка к овчарке. Саблевидный хвост, уши стоячие, черный нос, рост в холке — 45-55, на 10 пониже основоположника.
Снег идет, метет немного.
Собака стоит в напряжении, смотрит на центральный вход неотрывно, время от времени перебирает лапами.
И все ее нервы наружу — вся концентрация на чистом ожидании, весь страх одиночества, вся любовь.
Она — воплощение ожидания.
Выдернутый наизнанку зубной нерв.
Ни мгновения отдыха.
Она ждет.
Она ждет, ждет, ждет.
Она ждет тяжело, теряя энергию в астрономических единицах.
Она ждет так, как ждет мать сына с войны.
Она потеряла мир, потеряла себя.
Ничего нет, кроме жгучего желания увидеть хозяина.
И вот идут мимо люди с пакетами. Смотрят на нее, на такую оголенную, ясную, о любви и страхе сообщающую, и думают, походя — о, вот же ж собаки, собачья преданность, ведь каждый день ее водят к магазину, каждый раз привязывают к штырю, каждый раз забирают, а она — собака — не может усвоить, что человек вернется, дура такая, одним сердцем дышит, сколько уж раз хозяин возвращался, а она все как наново — ушел, значит пропал, бедные божьи твари, сделали же их такими вот, от себя отрезанными, ну дрожи-дрожи, придет твой скоро, придет...
Тут я поняла. Собаки умнее людей. Кто бы там ни был — тот человек, в супермаркете — он ведь перед Богом прост и беззащитен. Оторвется тромб. Упадет человек на кафель, под полку с цветной капустой. Приедет скорая. Вынесут на носилках пакет с мясом человека. На собаку и не взглянут. Русского языка у собаки нет — она не крикнет: "Пустите меня к нему, дайте войти в машину, в какую больницу везете?!!" Она на веревке, прикована к штырю. Ключей от дома нет у нее. Денег — нет. Паспорта с пропиской — нет. Она все это знает. Поэтому так дрожит.
Когда я это поняла, решила постоять с собакой до тех пор, пока не выйдет человек.
Человек, надо сказать, с нами обошелся жестко. Нас уже с собакой замело по самую мякотку.
И, представьте, вышла старушка, за восемьдесят. В платке сером, в облезлой норковой шубке, в валенках. Собака разрыдалась.
Бросилась целовать.
Старушка начала веревку распутывать.
И приговаривает:
— Ну-ну... как запутала... все, все... сейчас пойдем домой, фарша взяла, сейчас нажремся и спать ляжем, все, все...
Люди тоже есть такие - как собаки - как выдернутые на изнанку голые нервы.